Опять попалась сломанная раскладушка. Пришлось перекладывать матрац, дабы избежать некоторых неудобств. Ну, вроде бы все, и можно уколоться и забыться.
- Гарсон! – крикнул я на чистом французском, с легким акцентом.
Гарсон не торопился, так как знал что никуда я не денусь. Я смотрел на дверной проем, и мне грезилась большая дачная дверь с цветными стеклами, которые при солнечном свету будут покрывать пол цветными пятнами отражений. Но дверь была выбита еще в прошлом году. А пол, местами, был разноцветный и без стекол. Привычные для этого места цветовые пятна: кровь, пепел, блевотина и что-то еще не совсем понятное, но, тем не менее, имеющее цвет. Стены привычными обоями глядели на меня, и я понимал что еще не много, и их уши я разорву в клочья.
- Гарсон, же не ман шпа сис жюр,блядь! – я сорвался на крик и мат.
В комнату вошел Гарсон, держа в правой руке поднос из мельхиора. На нем лежало мое лекарство. Гарсон, он же Андрей, был нашим аналогом Матери Терезы. Он брал хоть и чуть больше чем остальные, зато у него можно было спокойно ( а это важно ) кимарнуть и расслабиться. Сны о чем-то большем…
- Труа куба де нуар, авэ плезир. – ответил мне Гарсон, и протянул мне такой
вожделенный поднос и комнатной температуры снадобьем.
В такие моменты, особенно со стороны, я был похож на голодного щенка. А я ведь прекрасно помню первый раз. Обжигающее чувство солнечной эйфории, которая была так всеобьемлемо прекрасна. И многократные повторения того, лишь были пустой и наивной попыткой вернуть себе иллюзию счастья и ощущения полноты этого мира. Бренность, которая переросла в праздность и отстраненность от той вселенной. Нескончаемый поиск былого счастья уже заменял само счастье. Он оставалось лишь пустым определением. Неким призрачным состоянием. Горизонтом в пути.
Когда в полной тишине, когда не стучат зубы и сердце не гремит, то можно услышать как рвется кожа. Это похоже на…. Не знаю. Забыл.
Я сегодня опять это слышал. А, надоело. Так…..так….так….вот…… Именно комнатной температуры. И уже где-то далеко-далеко начинается.
- Внимание, поезд прибывает на третий путь! – подумал я вслух.
Гарсон суетился на кухне. Он слушал музыку, и плевать он хотел на меня. На всех. Я лежал уже молча, и просто смотрел на муху, которая летала под потолком. Траектория ее полета напоминала мне мое существование. Да, именно существование. Все строго под прямым углом. Или так, или так. Нет вариантов. Глаза и муха слились в зрительном экстазе, и напоминали ПВО. Раскладушка скрипела и прогибалась. Я минимизировал движения, и начал засыпать. Жужжание насекомого провожало меня в сумрак угарного сна, и я растворялся в потоке остатка мыслей. Я улетал вслед за мухой. Долой запреты, путь на свободу лежит только через окно.
Я проснулся раньше будильника. Посмотрев на часы, я убедился, есть еще законных семь минут. Семь минут, и потом все опять: туалет, кухня, коридор, лифт, машина и работа. Семь минут до потери свободы с шести утра и до восьми вечера. Я смотрел на потолок, и ждал когда начнется звон. Остаток счастья на исходе, и сны растворяются как сахар в стакане чая. Хочется курить…
- Гарсон! – крикнул я на чистом французском, с легким акцентом.
Гарсон не торопился, так как знал что никуда я не денусь. Я смотрел на дверной проем, и мне грезилась большая дачная дверь с цветными стеклами, которые при солнечном свету будут покрывать пол цветными пятнами отражений. Но дверь была выбита еще в прошлом году. А пол, местами, был разноцветный и без стекол. Привычные для этого места цветовые пятна: кровь, пепел, блевотина и что-то еще не совсем понятное, но, тем не менее, имеющее цвет. Стены привычными обоями глядели на меня, и я понимал что еще не много, и их уши я разорву в клочья.
- Гарсон, же не ман шпа сис жюр,блядь! – я сорвался на крик и мат.
В комнату вошел Гарсон, держа в правой руке поднос из мельхиора. На нем лежало мое лекарство. Гарсон, он же Андрей, был нашим аналогом Матери Терезы. Он брал хоть и чуть больше чем остальные, зато у него можно было спокойно ( а это важно ) кимарнуть и расслабиться. Сны о чем-то большем…
- Труа куба де нуар, авэ плезир. – ответил мне Гарсон, и протянул мне такой
вожделенный поднос и комнатной температуры снадобьем.
В такие моменты, особенно со стороны, я был похож на голодного щенка. А я ведь прекрасно помню первый раз. Обжигающее чувство солнечной эйфории, которая была так всеобьемлемо прекрасна. И многократные повторения того, лишь были пустой и наивной попыткой вернуть себе иллюзию счастья и ощущения полноты этого мира. Бренность, которая переросла в праздность и отстраненность от той вселенной. Нескончаемый поиск былого счастья уже заменял само счастье. Он оставалось лишь пустым определением. Неким призрачным состоянием. Горизонтом в пути.
Когда в полной тишине, когда не стучат зубы и сердце не гремит, то можно услышать как рвется кожа. Это похоже на…. Не знаю. Забыл.
Я сегодня опять это слышал. А, надоело. Так…..так….так….вот…… Именно комнатной температуры. И уже где-то далеко-далеко начинается.
- Внимание, поезд прибывает на третий путь! – подумал я вслух.
Гарсон суетился на кухне. Он слушал музыку, и плевать он хотел на меня. На всех. Я лежал уже молча, и просто смотрел на муху, которая летала под потолком. Траектория ее полета напоминала мне мое существование. Да, именно существование. Все строго под прямым углом. Или так, или так. Нет вариантов. Глаза и муха слились в зрительном экстазе, и напоминали ПВО. Раскладушка скрипела и прогибалась. Я минимизировал движения, и начал засыпать. Жужжание насекомого провожало меня в сумрак угарного сна, и я растворялся в потоке остатка мыслей. Я улетал вслед за мухой. Долой запреты, путь на свободу лежит только через окно.
Я проснулся раньше будильника. Посмотрев на часы, я убедился, есть еще законных семь минут. Семь минут, и потом все опять: туалет, кухня, коридор, лифт, машина и работа. Семь минут до потери свободы с шести утра и до восьми вечера. Я смотрел на потолок, и ждал когда начнется звон. Остаток счастья на исходе, и сны растворяются как сахар в стакане чая. Хочется курить…
